Источник: Олонецкие губернские ведомости, 8 октября 1909 года, №99

Почти каждый раз, когда я бывал в Петербурге, я спешу доставить себе невыразимое удовольствие и высокое эстетическое наслаждение от посещения нашего знаменитого маэстро Репина. 27-го сентября, в воскресенье, я отправился по финляндской железной дороге в Куоккало, место жительства великого художника. Усадьбы Репина отстоит от станции железной дороги на расстоянии 2-х верст и скрыта, как все тамошние дачи, в густом бору, превращенном в великолепный парк. Вы подъезжаете к резным воротам на которых значится: дача "пенаты" Н. Б. Нордманн. Открыв ворота, вы вкатываетесь в длинную аллею, которая ведет к самой даче, выстроенной в красивом своеобразном стиле. На одной двери надпись: "И. Е. Репин принимает исключительно по средам не ранее 3 час." На другой: "Вытирать ноги, снимать галоши". Ко мне вышла молодая девушка, я подал карточку, сказав ей: потрудитесь передать мою карточку, может быть, меня и сегодня примет. Через несколько минут она возвратилась с приглашением. Я снял галоши, вытер ноги и вошел в маленькую передню, где по средине комнаты мне бросилась стоячая бамбуковая рама, а на ней на сером картоне чернилами написанное большими печатными буквами объявление: Самопомощь -

Снимите пальто, галоши
		  сами!
Открывайте дверь в столовую
		  сами!
Бейте весело крича в
	Там-там!!! сами!

К рамке подвешен на красном шелковом шнуре с кистью металлический позолоченый там-там и большая колотушка. Удары ею по там-таму дают гулкие серебрянные звуки. Подписи всюду без ѣ и без твердого знака.

Ко мне вышел Илья Ефимович. После взаимных приветствий и выражений обоюдной радости свидания, он меня за руку повел через столовую, стены которой украшены портретами поэтов и композиторов, в приемную, вообще в комнату. Называть его помещения приемной, гостинной и т.п. нельзя, так как все они представляют из себя небольшие художественные музеи, на стенах которых развешены картины, портреты, наброски, этюды, эскизы, а на столах и шкафах бюсты, головкие и т.п. работы самого Репина, книги, картоны, альбомы и всевозможные художественные вещи все захватывает ваш глаз своей красивой, живописной пестротой и обилием очаровательных тонов и ярких пятен, сливающихся в одну удивительно оригинальную гармоничную гамму. Усевшись, я пристально и долго глядел на дорогого маэстро. Глядел и думал, какое счастье, какое наслаждение, какой душевный праздник и какое блаженное состояние - сидеть так близко и глядеть в глаза великому человеку, особенно такому, которого так почитаешь и любишь.

И Илья Ефимович долго глядел на меня.

- Вы нисколько не изменились, Цезарь Александрович, а я вот какой стал.

- Поседели, да, а лицо свежее, здоровое, да что, дорогой Илья Ефимович, седина и все прочее. Дух-то ведь все тот-же у вас. И улыбаетесь вы все так-же обворожительно, видно - мир Божий веселит вашу душу и живит ее ясным светом радостного настроения и вдохновения.

Улыбаясь, Илья Ефимович покачал головой.

- Пойдемте-же в мастерскую, теперь светло, кое-что покажу. В мастерской с стеклянными стенами, стеклянным потолком, завешанными белыми занавесами, я увидел много новых работа: громадный холст - Пушкин на набережной Невы вечером, он остановился сняв цилиндр и большими вдохновенными глазами глядит вперед, то ли любуется на закат и на величественную красавицу Неву, или завидел издали воспетого им великана на гранитной скале. Портрет Л. Толстого. Он сидит в кресле. Этот портрет, сказал И. Е. на тему: "не могу молчать". Другой портрет Л. Толстого с Софьей Андреевной за столом, на котором лежат книги, при обстановке самой простой. Как живые сидят они оба. Портреты гр. Петрова, Каргеева, Морозова, сидевшего в Шлиссельбургской крепости, Стасова, Павла Трубецкого, автора статуи Александра III и много других портретов. Говорить о достоинствах этих работ? Кто же из образованных людей не знает Репина, как несравненного портретиста. Ведь это наш бессмертный Рембрант.

Из этой мастерской Илья Ефимович пригласил меня подняться в другую мастерскую. Здесь красуется его грандиозная картина "Крестный ход" и новый громадный холст: "Черноморская вольница", - бушующее море, запрокидывающиеся валы с пенистыми гребнями захлестывают галеру или чайку (весельный баркасик), на которой сидят завзятые, чубарые запорожцы, на подброшенной волною вверх корме стоит и правит чубарый атаман. Какая сила, какой размах, какая удаль, - прекрасный, героический момент из героической истории свободолюбивых запорожских казаков.

- А ведь эта картина напоминает сюжет, подаренный вами мне, помните, когда я просил вас украсить адрес Кропивницкому таким сюжетом. Но там запорожцы ярче и характернее сидят в пучине морской.

- Да, да, как же, помню. Картиной этой я не совсем доволен, я еще кое-что переделаю в ней.

И в этом помещении-музее масса картин, портретов и набросков, - необыкновенная красота, которую мои глаза так жадно пожирают.

Но И. Е. меня уже уводит назад в большую мастерскую, где, откинув темную занавесь, открыл картину из бурного 1905 года.
- Смотрите и судите.

Долго я смотрел на многотысячную толпу, движущуюся по площади, где и стар и млад смешались в одно горячо сплоченное, неразрывное целое, на отдельные лица и, наконец, решился сказать следующее:

- Дорогой И. Е., вы знаете уже давно, как я вас сильно-сильно люблю, поэтому разрешите мне, вашему Цезарю молвить слово и если что не так скажу, то вы простите мне, как профану.

- Все говорите мне, я хочу все знать, что вы думаете.

- Так вот: холст надо бы в два раза больше, отдельные лица - сама натура, вот эту напр., женщину, в красной шляпе, с красным от шляпы отблеском на лице, я видел где-то, и вот этот с поворотом лица, и этот студент, и вон тот, - всех я их видел, - это с улицы схваченные, и живые люди, и втиснуты вами сюда в толпу. И вся толпа, вся тысячаголовая, живая, сильная, стремящаяся вперед масса хороша, за исключением, двух, трех фигур, собственно лиц.

- Правда, правда, совершенно верно. Я сам того же мнения. И мальчик этот не годится. Вообще я недоволен, надо много поработать над этой темой, а то выйдет карикатура.

В этом же отделении я видел изображение страдальца-Гоголя, падающего в кресло пред пылающим камином, после сожжения рукописей и поддерживаемого слугой.

- А теперь, Цезарь Александрович, пойдемте вот сюда, садитесь в это кресло, снимите очки, я вас зарисую, мне нужно ваше лицо для "вольницы". Я буду работать, а за работой будем продолжать наш интересный разговор о Толстом, который мы прервали.

- Толстой, знаете, стал теперь тихий, кроткий и часто плачет, - много огорчений...

Я уселся и И. Е. начал работать, сделал набросок карандашами, затем взялся за акварель.

В это время вошла писательница Наталия Борисовна Северова. Она сообщила, что кооператоры уже собираются и спросила, чем сегодня займут собравшихся. Я спросил, что такая за кооперация. Наталия Борисовна объяснила, что к ним, т.е. к ней и к И. Е. на дачу собираются различного сословия люди, большей частью прислуга, пьют чай и закусывают, веселятся, слушают лекции, - и все на кооперативных началах. Лекции читаются о вреде пьянства, о гигиене и вообще о полезных и необходимых для каждого человека элементарных знаниях. Я всю душу отдаю этой организации сказала она, хотя вот Толстой против каких-либо организаций.

- Как, спросил я, против организаций? Если он против организации, то он стоит в противоречии с законами природы, и даже с самим собою. Ведь в природе, в естестве вся жизнь, все созидающееся основано на организации. Как из точек создаются линии, так все в природе создается, организуется из клеточки, размножающейся в множество клеточек, образующих одно организационное целое, один организм. Вся вселенная, вся наша планетная система являет непостижимое чудо высших организационных сил. Наконец, сам Толстой своим учением организует в людях, сторонниках и поклонниках его, их духовные силы в одну стройную систему положительных нравственных начал. Трудно себе представить общественную жизнь без организации. Организация - ведь это стремление, созидание строя, лада, гармонии, и без хорошей творческой организации, жизнь зазвучит какофонией.

Беседу прервал вошедший писатель Свирский² с женой и маленьким сынком.

Жгучий брюнет, небольшого роста, с выразительным характерным моложавым лицом, Свирский дал свой восторженный отзыв, о прочитанной ими книге Северовой: "Крест матери". Его горячий, искренний отзыв меня чрезвычайно заинтересовал и я решил про себя уехать отсюда с произведением Наталии Борисовны.

Беседа, сделавшаяся уже общей, коснулась многих художников, писателей: Куинджи, учеников Репина: Малявина, Иванова, Верхотурова, академии художеств, И. И. Толстого, падения академии, предстоящего съезда художников, необходимости реформы академии художеств.

Наталия Борисовна спросила, что же будут сегодня читать? Вы, например, обратилась она к Свирскому. - Что угодно, я на все готов, лишь бы доставить вам удовольствие. А вы, доктор, обратилась она ко мне?

Я? Вот тебе раз! Без подготовки, о чем же? О глазах, о зубах, что ли?

- Отлично, прекрасно, это им очень полезно будет. Вы не можете себе представить, с каким вниманием они слушают такие лекции.

Это все прекрасно, но без гонорара мы врачи тяжелы на подъем. Вот ваш "Крест матери" - и лекцию прочту с грехом пополам.

- С удовольствием.

Тем временем сеанс окончился. Илья Ефимович не написал меня, а просто вылепил.

- Использую, и затем пришлю вам, Цезарь Александрович. С особенной радостью я благодарил за такое счастье и смело занял внизу в зале место лектора. Экспромтом, без подготовки, застигнутый врасплох, я повел беседу с аудиторией о нашем маленьком, чудном органе, при посредстве которого мы любуемся на бесконечные красоты природы, на синеву небес, на лазурь моря, на изумруд полей, на восход и закат солнца, на очаровательную луну, на мерцание звезд, о том органе, который прежду всего чарует нашу душу и делает сердце наше влюбленым. Говорил о строении глаза, о гигиене его, о некоторых болезнях его, сопряженных с небрежным отношением к нему. Затем говорил в этом же роде и о зубах. Аудитория осталась чрезвычайно довольна, особенно гостеприимные хозяева.

После перерыва в 10 минут, во время которого Наталья Борисовна повела меня в чайную; здесь я за 1 копейку взял себе чай с кусочком яблока, за 1 копейку кусочек пирожного. В чайной, как и в аудитории сидели очень чисто одетые горничные, дворники с женами и детьми, пили чай, непринужденно разговаривали, и держали себя просто, свободно и прекрасно. Здесь нет господ, нет прислуг, сказала Наталия Борисовна. В "Пенатах" в кооперации все господа, даже вот эта маленькая девочка. А по средам, когда к нам приезжают, то все гости равные господа, сидят по номерам, все главные. Стены залы, превращенные сейчас в аудиторию, также увешаны картинами и портретами. Великолепны роскошные портреты самой Натальи Борисовны у моря и за письменным столом.

Рассматривая портрет Паоло Трубецкого, я высказал Илье Ефимовичу свой взгляд на его монументальное произведение из бронзы на Знаменской площади, наделавшее столько шума и породившее целую газетную литературу.

Я дома с женой осматривал памятник, много размышлял, перечитал все, что было писано страстно, партийно и, кажется, просто недоброжелательно, знатоками и незнатоками, и составил себе свое собственное мнение. Мне кажется, И. Е., что памятник Александру III иначе нельзя было создать. Он, этот хозяин русской земли, россиянин с головы до ног, сильный, могучий телом богатырь, мощный духом и твердый, как скала, характером властелин - разве может иначе сидеть, как вот так: спокойно, прочно, увесисто, уверенно, - так сидеть, чтобы даже этот исполинский русской породы конь, величиной постатою и крепостью под стать седоку, не дрогнув, стоял как вкопанный. Сильная властью левая рука седока подтянула узду, и склонил голову свою громадный конь, но как склонил? По глазам, по всей голове коня ясно видно, что "преклонил и голову только пред тобою, могучий, чуя силу твою богатырскую!" А он, хозяин земли, сидит, и как бы слышит, чувствует: "вот, я сижу, я спокоен, ибо за мной страху не страшится моя страна".

Мне еще кажется, что многие, по привычке судить о фигурах в натуральную величину, не находятся, теряют почву, когда приходится им судить о фигуре увеличенных размеров. Публика привыкла у нас к памятникам в плащах, тогах, римских шлемах, приучена к статуям со складками, с подвижниками вокруг, к барельефам на постаментах и т.п. шаблонам.

Здесь же на простом коне простой всадник на громадном гладком простом постаменте-монолите, - но как все это величественно, вековечно, внушительно, стало быть и художественно. Досадно только, что нет хвоста у коня.

- Правильно вы рассуждаете, Цезарь Александрович, этот памятник - один из самых лучших, могучих в Европе. И слава Богу. Это был царь, который любил Россию, любил искусство, и он заслужил именно такого великолепного, единственного у нас по красоте памятника. Все то, что писали о нем есть досадный плод прискорбного недомыслия.

Он, правда, дорого обошелся, можно было дешевле, надо было на других началах, но это совсем другой вопрос. А памятник грандиозный.

Я высказал мою радость по поводу совпадения наших взглядов на предмет, вызвавший столько споров.

После перерыва беседовал с аудиторией также экспромтом писатель Свирский. Просто, плавно, изящно и удобопонятно он дополнил мою лекцию о чистоте не только тела, но еще и души и разума, доказывая, на сколько чистота тела необходима и благотворно влияет на чистоту души и разума человека. Он привел из своей богатой опытом и наблюдениями жизни несколько ярких примеров, доказывающих справедливость выставленного им положения. Аудитория осталась очень довольна.

Но вечер незаметно подкрался и начал окутывать золотое и пурпуровое убранство сада в туманную мглу, - необходимо было спешить на станцию. Долго-долго мы прощались с дорогим Ильей Ефимовичем и с приветливой радушной Наталией Борисовной. Еще и еще раз поглядел я в глаза Репину, еще раз окинул ненасытным взором картины, портреты, всю красоту, все богатство творческого гения, и ушел с двойным чувством: чувством радости и наслаждения, что опять увиделся с Репиным, и с чувством грусти, что так скоро расстались с ним и может быть, на долго-долго, а, может быть, и навсегда...

Свирский с супругой проводили меня на станцию и я возвратился в Петербург.

Ольгин.

1. Ольгин - псевдоним Кесаря Александровича Белиловского (1859-1938), украинского поэта, издателя, переводчика.
2. Свирский Алексей Иванович (1865-1942) - писатель-биллетрист.