© В. Лейкин, 2009. Воспоминания написаны специально для нашего сайта

Одно из самых симпатичных и регулярных воспоминаний послевоенного детства моего - это ежегодно повторяющиеся три летних смены в пионерлагере Ижорского завода.

Жили мы с мамой тогда в городе Пушкин (Царское Село) в доме, который назывался Ижорским, так как строил его до войны, а после войны восстанавливал Ижорский завод, и все взрослые, населяющие этот дом, работали на заводе.

И вот где-то в первых числах июня уезжали мы, ижорские дети, из Колпино на поезде (электричек тогда не было) до Московского вокзала, затем автобусами (метро тогда тоже не было) до Финляндского вокзала, оттуда поездом до Зеленогорска (которого тогда тоже ещё не было, а была станция Териоки) и дальше снова на автобусах до лагеря нашего, до того благословенного места, где Чёрная речка впадает в залив, и место это называлось тогда Тюрисевя¹, а потом уже стало посёлком Серово.

Первые мои лагерные скорее уж не воспоминания, а ощущения 46-47-го годов связаны с едой. Времена были голодноватые: послевоенная разруха, засуха, карточки, жмых и соя в качестве деликатесов. А здесь, в лагере, кормёжка была по тем временам просто фантастическая: гороховые и рыбные супы, макароны, каши, треска, иногда котлеты, по воскресеньям мясо и компот, и ежедневно - это в первые два моих лагерных лета - вино, красно-чёрный горьковато-сладчайший кагор по четверти стакана перед обедом. Потом-то уж я понял: от дистрофии это вино было. Других стимуляторов тогда ещё не придумали.

Кроме гастрономических радостей этого бесконечно длящегося праздника, помню декорации: пологие дюны светлого песка, стелющиеся по ним кусты цветущего шиповника, промежду ними какая-то полумёртвая полубелая острая трава, моховые полянки, а ближе к реке, на спуске уже. заросли жимолости, крушины, крапивы. И сосны, сосны - прямые, не похожие одна на другую, прекрасно равнодушные с красной шелушащейся корой. Как написала одна юная поэтесса: «Из всех деревьев могут думать одни лишь сосны на земле» Похоже, так оно и есть...

За забором по ту сторону шоссе довольно высокая (до полусотни метров) терраса, и по ней, на удивление плоской, тоже сосны, берёзы, редко лиственницы, опять же вереск, багульник, мох. И запах острый, плотный, горький и, как я сейчас понимаю, весьма целительный...

Местами терраса эта круто обрывалась, и оттуда по песчаным, нами же вспаханным желобам мы, мальчишки, визжа и ликуя, слетали вниз; и опять лезли вверх, и снова вниз, благо у большинства из нас штаны не то что не рвались, а даже и почти не гнулись, - специальные такие недобрюки, присланные из Америки в качестве гуманитарной помощи.

От Чёрной речки лагерь был отделён забором, но мы сквозь щели и проломы пробирались к реке и заворожено следили за всеми этими кипящими вокруг валунов водоворотами и загадочно мерцающими омутами.

На суше валунов тоже было достаточно, и преогромных, некоторые с дом высотой; на иные и залезть было невозможно, хотя постоянно пытались, срываясь, расшибаясь, расцарапываясь, подвергая невероятным испытаниям всё те же американские несокрушимые штаны...

За мостом было тройное распутье: налево Приморское шоссе, прямо Средне-Выборгское, а направо вдоль речки какая-то полубетонная, полугрунтовая так и неразъяснённая дорога, по которой нас водили иногда в походы на целый день, и где никто нам так и не попадался: ни пеший, ни конный, ни полуторка какая-нибудь обшарпанная...

А по Выборгскому шоссе мы ходили к Финской церкви², полуразрушенной, понятно, что заброшенной, но не утратившей былого величия: белой, стройной, высокой, гордой и одинокой. Помню, был там некий непонятный спуск (ров, что ли какой-то?) и лестница со сто - кажется - тридцатью (или семьюдесятью?) ступенями, которые мы постоянно пытались преодолеть вперегонки.

От храма уводила куда-то в лес, в глушь булыжная, поросшая травой и кустами дорога, а перед храмом на особенной площадке стояли кресты и лежали могильные плиты. Кажется, их было пять, и на одной из них значилось: «Леонид Андреев»³. Уже потом, по прошествии чуть ли не пары десятилетий, я выяснил, что Андреев этот был знаменитый писатель и драматург, печальный красавец, который так и не сумел напугать Льва Толстого («Он пугает, а мне не страшно»)...

Ко всему вышепроименованному остаётся добавить залив, бирюзовато-голубой в безветрие и пенно-бутылочный в непогоду, корабли, неторопливо скользящие вдоль горизонта, кронштадтский купол в далёком мареве, чаек, скандалящих по любому поводу, ягоды: землянику, чернику, голубику (она же гоноболь) и в особенности малину, заросли которой буквально окружали лагерь. И весело цокающих почти на каждой сосне белок, и перестукивающихся пурпурноголовых дятлов, и ехидно стрекочущих вороватых сорок, и даже летучих мышей, безмолвно пронзающих вечерние сумерки уже в августе, ближе к осени...

А вот людей почему-то не запомнил: ни ровесников, ни вожатых - никого, за исключением разве что Риты Якимовой и Вики Гольдиной, к которым, кажется, имел некоторую сердечную нужду. Остальных, увы, не помню - видимо, белесоватое долгоиграющее карельское солнце и бесконечно рокочущий прибой ослепили и оглушили мою легкомысленную, невнимательную память.

А теперь стихи про то же самое.

Воспоминание в пионерском лагере Ижорского завода (пос. Тюрисевя - ныне Серово)

Воспоминанье, круглое, как дата, 
Восторжен и болтлив, что твой дебил, 
Здесь, в пионерском лагере когда-то
Я Гольдину Викторию любил.

Тому назад лет сорок с лёгким гаком
Я сочинял сей образ впопыхах
Вот в этих соснах, выпачканных лаком, 
Вот в этих недовытоптанных мхах.

Неотвратимый, жаркий, словно дьявол, 
Я вил и вился, каменел и мчал, 
В ёё зрачках то плавился, то плавал
И что-то неизбежное мычал.

Смугла, туманноока, бурноброва, 
Всегда одна, навязчиво одна, 
Она была не то чтобы сурова, 
Но как-то вдохновенно холодна.

А всё же зрела, всё-таки внимала, 
Ответный пламень вспыхивал и тух, 
Но результата слишком было мало
В сравненьи с тем, что изнуряло дух...

Теперь здесь осень. Радужные пятна, 
И воздух, кисловатый, как вино.
И что казалось встарь невероятно, 
За давностью времён исключено.

Исключено. А было бы забавно
Забытую Викторию найти, 
И рыхлой статью пожилого фавна
Свинтить её с торёного пути.

Сомнительные радости говенья
Вдруг мстительным восторгом освежить, 
Небывшее восстановить мгновенье
И снова вдохновенье пережить.

А в результате вычеканить оду
Про то, как бог судил, а чёрт ссудил.
Хоть говорят - в одну и ту же воду, 
Но ты же ведь в неё и не входил.

И так закончить: бывшая отрада, 
Прими привет от старого дружка -
От запевалы третьего отряда
И старосты юннатского кружка. 

1. Тюрисевя (Ушково) и Ваммелсуу (Серово) - соседние поселки на берегу Финского залива. Описываемые места относятся к Ваммелсуу.
2. Имеется в виду церковь усадьбы Мариоки.
3. Могила Леонида Андреева в 1959 году была перенесена в Ленинград на Литераторские мостки.