Источник: Архив русской революции. Т. III. - Берлин: 1921.

<...>После годичных мытарств в поисках за куском хлеба, голодовки, ужасного нравственного состояния, в связи с необходимостью почти все время менять место ночлега, в виду систематических обысков и попыток к аресту, мне удалось в Ноябре после долгих хлопот отправить семью в Финляндию. Руки были развязаны и начались хлопоты о личном бегстве туда же. О переходе границы в частном порядке при посредстве финнов-проводников, бравших большие суммы (от 3000—15000 р.), нечего было и мечтать, а потому я приступил к розыску белых организаций, чтобы прибегнуть к их помощи. Принимая во внимание конспиративность таких организаций, задача была нелегкая, но, как часто бывает, помог случай. В одной хорошо знакомой морской семье я познакомился с одним из членов морской белой организации, который, узнав, что целью моего ухода из совдепии является желание принять активное участие в борьбе с большевиками, обещал мне оказать свое содействие. Через несколько дней мне была назначена явка на конспиративную квартиру, где я должен был быть передан «по принадлежности» представителю сухопутной белой организации. Не без волнения переступил я порог конспиративной квартиры, занимаемой одной известной русской артисткой, так как со времени вступления в связь с организацией можно было всегда ожидать всяких неприятных неожиданностей: тогда только что был опубликован список расстрелянных членов морской организации во главе с доктором Балтийского флота Ковалевским; но обаятельная личность встретившего меня моряка сразу же подействовала успокоительно. Появившийся вскоре после этого представитель «сухопутной организации был столь удачно загримирован под «товарища» в своем «френчевом наряде» и с напомаженным чубом на лбу, что хозяин поспешил представить его, после чего при общем нашем смехе по поводу такого удачного маскарада мы приступили к обсуждению нашего дела. Поразительны то мужество и самоотверженность, с которой эти люди творили в Петрограде свое опасное дело в обстановке провокации и блестяще организованного большевиками сыска. Как мне после стало известно, один из тогдашних моих собеседников был расстрелян после наступления ген. Юденича на Петроград. Еще более поразительна та скромность, с которой они расценивали свою опасную работу. Прощаясь со мной, тот из них, кто помог мне прибегнуть к помощи белой организации, просил меня, как представителя военной прокуратуры, заступиться в будущем за него, когда его привлекут к ответственности за службу в красном флоте. Тогда мне эта мысль показалась и чудовищной и смешной, но потом заграницей в кругах российских обывателей, своевременно «эвакуировавшихся» из России в первый период революции, или уже очутившихся там до ее начала, мне приходилось слышать от лиц, палец об палец не ударивших для дела спасения родины, кровожадные разговоры о примерном наказании без всякого разбора всех тех, кто очутился на службе у большевиков. Таких господ много снует в тылу белых фронтов, где они большей частью занимаются спекуляцией, еще больше их устроилось по заграничным центрам, где они, устроившись на теплых местах, ждут того момента, когда усилиями борцов на белых фронтах и тех самоотверженных героев, о которых я упомянул выше, будет для них открыта граница России. Увы, их много, этих господ, и им мы должны быть главным образом обязаны тем, что часто европейское мнение слагается не в пользу Белой России.

21 декабря с трех часов дня началось мое путешествие в Финляндию. С небольшим чемоданчиком и с пустой крынкой из под молока (для маскировки намерений) прибыл я на одну из площадей Петрограда, где «сухопутный» представитель передал меня из рук в руки проводнику — крестьянину финну. Началось томительное и жуткое путешествие сначала в трамвае, а затем в вагоне одной из мало известных железнодорожных линий, полного крестьянами финнами, привозящими в Петроград молоко. Разговоры их, которые я понимал, так как немного владею финским языком, сводились все к обмену впечатлениями об обысках, которые, хотя и не каждый день, но по несколько раз в неделю производились на одной из станций, которую нам предстояло проехать. Трудно передать те ощущения, которые охватили меня, при приближении к этой станции. Остановка, холодный воздух от вливания новой пассажирской волны, а затем передаваемые шепотом сверлящие душу фразы: «Идут» — «Никто не идет» — «Как не идут, уже начали обход с двух концов поезда» — «Плохо будеть, если едет кто-нибудь из буржуев или офицеров, доберутся до него и арестуют» — «Вчера был обход и одного вытащили» — «Ну, значит, сегодня не пойдут, раз вчера обходили». Только уцепишься за эту отрадную мысль, как опять слышишь: «Идут, уже осматривают в соседнем вагоне». Болезненно сжимается сердце и слышишь черезъ толстое пальто сильное биение его. Свисток, поезд трогается. Не пришли! Кровь приливает к лицу, радостно бьется сердце, крупнет вера в счастливый исход предпринятого путешествия, на душе тепло и хочется обнять симпатичных финнов, польщенных моим умением говорить на их родном языке и радушно угощающих меня, голодного петроградца, хлебом.

Пересадка в товарную теплушку, небольшой перегон стоя и мы высаживаемся на маленькой станции среди соснового леса. Проводник подхватывает чемоданчик и мы идем по занесенной снегом дороге. После двух верст ходьбы мы в избе у проводника. Большая семья в девять душ, проводник — старший сын 18 лет. Хозяйка угощает меня кофе и со слезами на глазах разсказывает свою печальную повесть. Мужа убили красные, а теперь хотят окончательно загубить семью, требуя 15.000 р. единовременного налога и угрожая в случай неуплаты конфискацией дома с земельным участком. «Слава Богу, сын зарабатывает, но ведь его дело опасное, могут донести и его расстреляют». И, как всегда после такого рода разговоров, мучительный вопрос: «Как вы полагаете, скоро ли все это кончится?»

В два часа ночи подают лошадь; прощаюсь с гостеприимной хозяйкой и начинаю усаживаться в сани. Кучер помогает садиться и чистым русским языком без всякого акцента, дружески улыбаясь, говорит: «Закутайтесь хорошенько, г-н полковник, холодно, а дорога длинная». Не успеваю выяснить, кто он, проводник вскакивает к нему на облучек и среди завывающей метели, завязая в снегу, совершаем путешествие в 17 верст до второго проводника, который должен будет перевести меня через границу.

Маленькая избушка на курьих ножках и новый радушный прием в простой финской семье. Угощают чаем с ватрушками из черного хлеба с картофелем вместо творога. Угощение кажется царским после петроградской голодовки. За едой кучер расшифровывается — это молодой фельдфебель одного из полков, стоявшего когда-то под Петроградом. Он смертельно ненавидит большевиков и сам готовится бежать к белым в случае объявления мобилизации красными. Сердечно расцеловавшись, прощаюсь с ним и с первым проводником и ложусь на дровни для дальнейшего путеществия. Плывем в снегу, лошадь вязнет по горло и только немного легче становится в лесу, где дорога не так занесена. После двухчасового путешествия выезжаем в поле, по которому гуляет снежная метель. Оставляем лошадь привязанной у какого-то одинокого сарая, так как кругом жилья нет, проводник вскидывает мой чемодан на плечи и начинается самый переход границы по пояс в снегу через болотистое поле, изрытое канавами. Часа два продолжается эта мука с провалами в воду; временами кажется, что истощенный голодом организм не выдержит этого испытания, но собираешь последние силы и движешься вперед. Среди почти механических движений, связанных с вытаскиванием все время вязнущих ног, забываешь, что переходишь границу и что в кармане два конверта с секретными сведениями, почерпнутыми из штаба красной армии. Достигаем леса; дорога немного лучше, но она становится совсем легкой после того, как проводник оборачивается и со светящейся при луне улыбкой заявляет: «А мы уже в Финляндии, граница за нами в трех километрах». И бурная радость заливает душу, вырвавшуюся из советского ада; не чувствуешь более усталости и начинаешь наслаждаться картиной первобытного густого леса с постукивающими дятлами и загадочными тенями, падающими на узкую дорогу от мерцающей луны, которую то открывают, то закрывают летящие снежные тучи. Но вот, видно жилье и в 6 часов утра входим в финскую деревню. Предстояло сделать 75 километров до ст. Териоки¹ и вновь началось тяжелое путешествие при невероятной стуже и метели, с. одного воинского поста на другой. Подъезжая вечером к Териоки, я совсем закоченел, а моя усталость после физических и нравственных переживаний дошла до того, что я положительно стал галлюцинировать и в сосновом лесу, среди которого мы проезжали, мне мерещились огромные замки с зеркальными стеклами.

В 7 часов вечера я представ перед териокским комендантом, который отпустил меня ночевать в гостинницу, где я сразу же лег спать и лишь на следующий день, проснувшись около часу, отправился отыскивать представителей белой русской организации, которым я должен был передать доставленные из Петрограда пакеты.

Каждый из нас, испытавших ужасы петроградской жизни при большевиках, знают, что обитатели Петрограда жили и живут до сих пор иллюзиями о приходе извне избавителей, причем положение большинства петроградцев столь тяжкое, что они согласны купить свое спасение какой угодно ценой, а потому приближение неприятеля к столице в 1918 году вызвало среди населения нескрываемую радость. Ви период перехода мною границы, Петроград жил иллюзиями об английской помощи и всюду можно было услышать передаваемые из «достоверных» источников сведения об английском штабе в Териоках и войсках ген. Юденича на финляндской границе. Иллюзии эти в своих интересах поддерживались и белыми организациями в Петрограде в целях привлечения большего количества участников в свои кадры. Каково же было мое разочарование, когда вместо всего этого я нашел в Териоках лишь конспиративную квартиру, где несколько русских офицеров в своей своеобразной полувоенной форме влачили жалкое существование в пустой даче с кроватями без одеял и белья. Ими очень быстро я был информирован, что организация ген. Юденича еще только что зарождается, а об иностранной помощи ничего и не слышно.

Среди этих офицеров мое внимание привлек морской лейтенант Г., только что вернувшийся со свежими новостями из-за границы. Он выделялся среди других своим широким развитием и большой осведомленностью в делах белых. В то время в антибольшевистских кругах преобладало мнение, что без помощи союзных вооруженных сил с большевиками не справиться. Лейтенант Г. резко высказывался против подобного мнения, утверждая, что интервенция принесет только вред, так как союзники преследуют лишь свои интересы и спасением России не интересуются; единомыслия в русском вопросе среди них нет, России они совершенно не знают и не понимают, потому наделают массу глупостей и вмешательство их, даже при удаче, будет дорого стоить русскому народу. Кроме того, вмешательство иностранцев позволит большевикам играть на патриотических чувствах русского народа, придавая борьбе с белыми национальный характер, и лишит белых должной самостоятельности и инициативы, так как иностранцы при оказании помощи будут претендовать на руководящую роль. Опора на иностранные штыки, а не на свою собственную силу, деморализирующе отразится на белых, вызывая у них ложное представление, что спасение России придет извне, а не благодаря самоотверженности и патриотизму ее сынов, и лишит белых той энергии и веры в свои собственные силы, которые одни только смогут обеспечить им победу. Поделившись далее своими грустными впечатлениями от тех темных элементов, которые уже тогда «примазывались» к белым организациям и от отсутствия в среде белых политического единомыслия, лейтенант Г., проведя параллель между великой французской революцией и развитием революционного процесса у нас, высказал опасение, как бы борьба белых не только не принесла бы пользы, но даже вред, задержав то естественное изжитие большевизма внутри, которое уже началось и будет иметь свой логический конец...

1. Ныне Зеленогорск. В Териоках размещался карантин для беженцев из Советской России.