Источник: Сегодня, 21 октября 1930 года (Рига)

Татьяна Язева-Репина. Сильный дух в умирающем теле моего отца.
(Из воспоминаний дочери великого художника.)

Только 7 августа, после многих мытарств, я с семьей моей приехала к папе по телеграмме, данной моей сестрой: „Venez vite, papa très malade".

Мы приехали в «Пенаты» поздно вечером и в тот день, боясь взволновать папу на ночь, не здоровались с ним. Только тихо пройдя в столовую, я издали увидела папу спящим на его кровати. Он лежал худенький, бледный и неровно дышал. Я собрала все усилия, чтобы подавить свои чувства и не разбудить его душившими меня слезами. Сестра моя рассказывала, что волнения папы за нас, за угрожавшую нам высылку в Сибирь и отказ на выезд из СССР явились одной из причин ухудшения в его здоровье.

Глубокую радость составляло для него видеть нас всех в безопасности. К сожалению, внуки мои заболели скарлатиной, нам пришлось отделиться, для соблюдения карантина и, только переодевшись, я имела возможность заходить к папе. Он был уже совсем слаб и сильный отек ног не позволял ему двигаться. Но сила духа его была до того необъятна, что казалось немощи не было места в нем.

С тяжело налитыми ногами, едва в состоянии передвигать ими, он аккуратно приходил к общему столу. Никогда не говорил о своем состоянии и никогда никому не жаловался на свое недомогание. Наоборот, всегда старался сделать, как можно менее заметным для других, свое тяжелое состоние и только, впадая в дремоту, непроизвольно стонал. Но стоило только спросить его: «Папа, помочь тебе лечь? Не устал ли ты?» сейчас же с улыбкой он отвечал: «Нет, нет, ничего, я сам».

Мало того, он находил еще в себе силы шутить над своей слабостью. Так, однажды, едва добравшись до своей постели и в изнеможении опустившись на край кровати в неловком положении, казалось он сейчас застонет или с укором взглянет на окружающих (в большинстве случаев больным кажется, что их страдание происходит по вине неумелого обращения с ними). Но он с слабой улыбкой сказал: «Верст сто тысяч отмахал и нигде не отдыхал».

Постоянно интересовался он другими, заботясь и расспрашивая обо всех. Каждый день радостно здороваясь со мной, он спрашивал о своих маленьких правнуках: «Ну, как молодая гвардия? Как твое здоровье?» Его взгляд был уже тусклый, но однажды я сказала, что брат мой нашел, что я в этой шапке похожа на бабушку Татьяну Степановну (мать папы), он быстрым привычным движением руки показал мне отойти немного и встать к свету, и когда я это исполнила, взглянул на меня таким знакомым проникающим и фиксирующим душу взглядом. Сказал «да, да», и снова впал в забытье.

Раз, лежа в постели, в забытьи, он протянул руку в сторону и, как бы держа в ней кисть, начал определенно накладывать свои характерные мазки на невидимом холсте. За неделю до смерти он слег: вода из ног перешла в торс тела и левую руку, но правая рука его оставалась все та же: тонкая с изработавшимися мышцами и сильно развитой нервностью в пальцах. Почти все время находясь в бессознательном состоянии он слабо стонал.

Страшные страдания переносил он при поворачивании его на бок, для перемены повязок на ранках. Но и тогда ни одного слова упрека или нетерпения и только плакал, как ребенок. А минутами, приходя в сознание, протягивал руку и подносил нашу же руку к своим губам...

Скончался он тихо, тихо.

За несколько лет еще он писал мне в одном из писем: «Теперь я не вправе уже претендовать, когда Бог по душу пошлет. Уже выбрал и место в саду для своей могилы».

Это песчаный холмик в конце сада, окруженный самой природой как бы посаженными можжевельниками, напоминающими по своему характеру кипарисы.

ТАТЬЯНА ЯЗЕВА-РЕПИНА.¹

Пенаты, 12 октября, 1930 г.

1. В этом же номере газеты были напечатаны воспоминания внучки Репина Т. Дьяконовой.