Источник: Финляндия, №7, 10 (23 июня) 1909 года

„Охранителям" надо отдать справедливость: они умеют к поднимаемой ими травле привлечь maximum внимания, производя великий шум пускаемыми в оборот изумительными хитросплетениями; они умеют, открывая „огонь", сделать его „сосредоточенным". Такими чертами, несомненно, запечатлено неустанное, неистовое „финляндоедство" „охранительной" прессы, в оркестре которой „Новое Время" исполняет, как известно, роль первой скрипки. „Авторитеты" по „финляндскому вопросу" вроде пресловутого А. Р. и подобных ему „публицистов" дают тон компании, а многочисленные „достоверные лжесвидетели" доставляют обличительный материал, плетут сеть фантастических обвинений, вздорных и клеветнических. Противно разбираться во всех этих измышлениях, не всегда ихъ возможно опровергать, главное же - от клеветы всегда что-нибудь остается, а этого только и надо клеветникам: ради всегда остающегося „quelque chose" они ведь и „работают". Типичным образчиком подобного рода „работы", в которой такие великие мастера сотрудники „Нового Времени", является недавняя статья г. Кассия, помещенная в № 11.920 этой газеты. Речь в ней идет о „петербургских данниках Фиинляндии", как г. Кассий называет дачников, ежегодно увозящих „из своей страны не один десяток миллионов на процветание финляндской обособленности". „Патриотическое" сердце римлянина из Эртелева переулка сокрушено, ибо „такая значительная утечка капитала едва ли может благотворно отразиться на финансах государства" и потому он озабочен изысканием способов „избавиться от многомиллионной ежегодной дани в пользу Финляндии". Для такого „избавления", по мнению г. Кассия, „есть только два пути: или обратное присоединение Выборгской губернии с дачным районом к России, или же насаждение дачных курортов в других окрестностях столицы". Увы, обратное присоединение Выборгской губернии пока что не поставлено à l'ordre du jour практической политики, и г. Кассий меланхолически, в тоне „зелен, ягодки нет зрелой!" высказывается за предпочтительность мер культурно-экономических, которые „всегда мягче". Но так как меры культурно-экономические вызывают в памяти пословицу „Улита едет, когда-то будет", то г. Кассий не прочь, коснувшись вопроса о „петербургских данниках Финляндии", при сем удобном случае поинсинуировать и приклеветнуть. Он уверяет, что только „суровая необходимость" заставляет петербуржцев быть „данниками" Финляндии, „так как и для них жизнь среди враждебно настроенного населения не представляет особенной прелести". Резко будто бы проявляется ненависть к русским у „политиканствующей финляндской интеллигенции" и „особенно бесцеременный тон слышится со стороны мелких железнодорожных служащих, с которыми дачнику приходится постоянно иметь дело". Конечно, многочисленные дачники могут засвидетельствовать, что все это - „бесцеремонная" выдумка г. Кассия, или попросту „брехня", как сказал бы малоросс. Мне лично в течение нескольких лет приходилось жить и бывать в разных местах дачной Фиинляндии, и положительно никогда я не видел ни проявлений „враждебного настроения населения", ни ненависти „политиканствующей финляндской интеллигенции", не слышал „бесцеремонного тона мелких железнодорожных служащих". И, конечно, не „суровая необходимость" заставляет многочисленных петербуржцев искать летнего отдыха на даче в Финляндии, причем в числе этих „финляндских данников" нередко оказываются сами „охранители", многие из которых даже приобретают в Финляндии земельные участки и строят себе там дачи. „Человек ищет, где лучше" — вот в чем объяснение финляндского „данничества" петербуржцев. Природныя условия страны, в связи с ее культурно-общественной атмосферой, спокойная, мирная, обстановка ее прочного буржуазного правопорядка — сильнее праздных выдумок политиканствующих клеветников. В Финляндии дачник находит здоровую, сухую местность с песком и сосною, морское побережье с прекрасным купаньем, чудные озера, приволье лесов, богатых ягодами и грибами, здоровый, укрепляющий воздух. Над людьми, утомленными столичной обстановкой, особенно над детьми, чахнущими и вянущими в копоти и слякоти гнилого Петербурга, эти природныя условия Финляндии творят чудеса: в несколько дней восстановляется сон, появляется аппетит, лицо покрывается здоровым румянцем, исчезают вялость и апатия, проходит неврастеническая раздражительность. Нередко даже слабеющие силы тяжелых туберкулезных больных укрепляются и организм успешно борется с губительной болезнью. Все культурные удобства к услугам дачника: прекрасно функционирующая почта, железнодорожное сообщение, телефон, развозка жизненных припасов. Важнее всех этих удобств та атмосфера мирного спокойствия, которая устанавливается веками сложившимся порядком отношений, регулируемых правом. Пусть в финляндских порядках многое архаично, — напр. несомненно архаичны столь осмеянные формы судопроизводства, отзывающиеся средневековьем, — но в этих порядках чувствуется какая-то неразрывная связь с той почвой, на которой они выросли, какою они созданы. В старые меха все же вливается новое вино; современное правосознание умеет приспособить даже устарелые формы к современным понятиям о праве и справедливости. И при действии обветшалых судопроизводственных форм гражданская свобода и личная неприкосновенность финляндцев обеспечены надежнее, чем таковые российских обывателей, имеющих построенные на современных началах Судебные Уставы. В консервативной приверженности к традиционным формам чувствуются крепость и стойкость старой культуры. Даже ген. Бобриков отметил высоту финляндской правовой культуры в раздраженном отзыве: „чухны упорно отстаивают приобретенные права". Значение крепкой правовой культуры воспринимается живым непосредственным впечатлением: достаточно прожить 2—3 дня на даче где-ниб. в лесу возле Мустамяк и потом где-ниб. около ст. Сиверской, и разница почувствуется наглядно. Но особенно ярко сказывается высокая культурность в моменты, требующие планомерных, быстрых и решительных мероприятий. Свидетелемъ такого момента мне пришлось быть осенью прошлого года, когда в конце августа вПетербурге вспыхнула холерная эпидемия. В один день финляндская железная дорога, начиная с площади перед вокзалом в Петербурге, была поставлена на „военное положение" (конечно, не в буквальном смысле слова). Быстрыми, целесообразными, систематически и решительно проведенными мероприятиями (я видел, напр., как неукоснительно после прохода каждого поезда, на самых небольших станциях, дезинфецировался путь посыпкой негашеной известью) — опасность заноса эпидемии в страну была предотвращена. Эпидемия свирепствовала в самом Петербурге, в его окрестностях и дачных местах по сю сторону границы, а дачные местности Финляндии, находящиеся с ним в живом постоянном сообщении, остались „благополучными". Население не обнаружило никаких следов паники, наоборот, сохраняло все время уверенность и спокойствие... Спокойная уверенность в завтрашнем дне вообще проникает культурный быт и является залогом успешного экономического и гражданского развития. Ближайшие за Белоостровом дачные поселения, напр., перенаселенные летом Териоки, страдают несколько от избытка отбросов столичного населения, отравляющих жизнь всех пригородных дачных поселков с недостаточной количественно и плохо организованной полицией. Вообще же в дачной Финляндии, особенно за Териоками среди приволья, может быть, несколько скучноватых и чахлых лесов, царят полный мир и тишина. Не только об экспроприациях и грабежах, но даже об обыкновенных кражах не слышно, нет приставания к гуляющим, не видно пьяных. Уходя гулять, совершенно безопасно оставить дачу незапертой; незапертыми можно оставлять на ночь окна и двери. В таких условиях дачная Финляндия, конечно, очень привлекательна для небогатого петербуржца, особенно для того, кто бежит от тоски людных дачных поселений и от чопорности людных курортов. Одну „суровую необходимость" приходится-таки претерпевать финляндским дачникам, особенно чувствительную для тех из них, кому часто и к определенному часу необходимо ездить в Петербург, но в нелепой и нередко грубоватой придирчивости Белоостровской таможни финляндцы, конечно, неповинны: я уверен, что о существовании финляндской таможни в Териоках многие дачники даже не подозревают.

Мих. Могилянский