Приведенные ниже отрывки из мемуаров Вениамина Петровича Семенова-Тян-Шанского посвящен его жизни на даче Фишер в Райволе (ныне Рощино) в 1908-1910 годах. Публикуются с любезного разрешения М. А. Семенова-Тян-Шанского. См. также другой отрывок из этих воспоминаний, посвященный дачным Териокам в начале XX века.

Источник: Семенов-Тян-Шанский В. П. То, что прошло. Т. 1: 1870-1917. – М.: Новый хронограф, 2009.

[...]

В конце мая [1908 года] у моего 81-летнего отца Петра Петровича случился удар, о котором, чтобы меня не встревожить, мне не сразу сказали. Защищая против Витте в Государственном Совете проект Амурской железной дороги, отец очень волновался и во время своей речи, не докончив ее, упал с кафедры, был подхвачен своими коллегами и перенесен в соседнюю комнату. Победа была им одержана, но очень дорогой ценой. Витте тотчас же помчался на автомобиле на квартиру моих родителей и сообщил о случившемся сначала по телефону моей матери, а потом моему брату Измаилу. Брат поехал в Государственный Совет, а затем отец был доставлен домой. К счастью, удар был не особенно сильным, и он довольно скоро оправился, хотя некоторая несимметричность угла рта оставалась. В начале июня 1908 года из газет я узнал о кончине, от припадка грудной жабы, после грозы, в имении Любенске близ Плюссы, 64-летнего Н. А. Римского-Корсакова. Хотя я и слышал мельком от В. И. Бельского, что его здоровье несколько пошатнулось, но такой быстрой развязки я не ожидал. Наконец в Райволе однажды утром, когда Вера уже встала и вышла из спальни, оставив гореть на комоде спиртовку, а я еще лежал в постели, спиртовка внезапно опрокинулась и горящий спирт разлился. Я вскочил в одной ночной рубашке и, набросив на пламя одеяло, затушил начавшийся было пожар, от которого рисковала сгореть вся дача. Все это, вместе взятое, конечно, не могло способствовать поправлению моего здоровья.

Райвола двойное село, русское и финское, разделяемое запруженной рекой Линдулой, проходящей через ряд озер. На мосту, по старинному обыкновению, происходили пьяные столкновения финнов и русских из-за женщин, кончавшиеся порой ножовщиной. Однажды поздно вечером такой пьяный финн, изрыгая финские ругательства и не находя своего дома, забрел по ошибке на нашу дачу, долго стучался и наконец ушел. Кругом села расположены по шоссе, ведущему в Кивинеб¹, многочисленные дачи. На мельнице была электроустановка, и многие крестьянские дома и дачи имели электрическое освещение, зависевшее от работы мельницы и потому горевшее не всегда. В ряду дач был и деревянный театр. У вдовы Фишер было на ее обширном участке три дачи различных размеров. В одной из них она жила сама с дочерью Марией, молоденькой, высокой, миловидной блондинкой, на следующий год умершей от аппендицита, а другие дачи сдавались. В большой даче жили старая полька Александра Ксаверьевна Орановская, вдова генерала Орановского, известного в свое время офицера генерального штаба по военно-топографическим и статистическим описаниям западных губерний. Хотя они оба и были поляками-католиками, но, находясь в годы рождения своих трех детей где-то в чисто русской глуши, где никаких ксендзов не было, окрестили их по-православному, довольно резонно рассудив, что обоим сыновьям будет таким образом впоследствии открыта более свободная военная служебная дорога. Оба ее сына и были уже генералами. Младшего, артиллерийского генерала, в Райволе не было, а старший кавалерийский генерал Владимир Алоизиевич, был женат на дочери лучшего генерала маньчжурской армии Ник. Петр. Линевича, Тамаре Николаевне, имел от него сына Госю, ровесника нашему Володе, и жил со своей семьей в 1 километре от дач Фишер по шоссе в Кивинеб, в хорошей, одиноко стоящей даче на круглом лесном озере, имевшим речной сток через два озера и речку Патриковку или Патркин-иоки в Линдулу. На этом озере я в изобилии ловил ершей и однажды видел их нерест. Впоследствии после первой революции, при разложении армии в последние дни временного правительства, В. А. Орановский, находясь со своей частью в Выборге, погиб, будучи столкнут вместе с лошадью с моста в воду взбунтовавшимися солдатами². Человек он был чрезвычайно молчаливый. Вдова Орановская жила на даче Фишер со своей дочерью Верой Алоизиевной, незамужней, тоже православной. При дачах Фишер на реке была лодка, с которой я часто ловил рыбу. А рыбы в Райволе было немало: щуки, окуни, плотва, ерши, лещи. Однажды мне на удочку с берега попался крупный лещ, но леса зацепилась за древесный сук, и лещ, повисев недолго в воздухе, шлепнулся обратно в воду. Кроме того, я много рисовал акварелью. В общем Райвола была очень хорошим дачным местом, хотя ездить от станции до нашей дачи было довольно далеко. Ко мне приезжал Н. Ю. Шмидт, чтобы смотреть от времени до времени за состоянием моего здоровья. Я с ним ездил ловить рыбу, причем он греб (обычно же это исполняла Вера, так как мне гребля была запрещена). Я сидел на руле, тащил за собой дорожку, на которую попалась большая щука. Так как она своими прыжками в лодке рисковала выскочить из нее в воду, то я наступил ногой на нее, чтобы ее удержать. Шмидт сказал мне: "Какой ты варвар". Впрочем, ловля ему настолько понравилась, так же как и щучьи котлеты, что он потом, приезжая в Райволу, постоянно говорил мне: "Поедем ловить щуку". Во второй половине июня было длительное ненастье с прохладной погодой, и рыба совсем было перестала клевать. Когда погода стала теплеть и чуть-чуть улучшаться, я однажды в начале июля с наших лодочных мостков на реке закинул удочку при последних каплях дождя, и вдруг рыба, до того не проявлявшая никаких признаков движения, ни с того ни с сего стала так безумно клевать в массе, что я еле поспевал вытаскивать и закидывать мои три удочки. На следующий день наступила очень надолго великолепная сухая, теплая и солнечная погода, и я поехал на 2-3 дня к брату Валерию в Карисальми по Сердобольской железной дороге, где он в это время жил с семьей. Приехав, я узнал от него, что он у себя тоже внезапно испытал, как раз в тот же день и час, что и я, такой же безумный клев рыбы. В Карисальми приехал и брат Измаил из Петербурга. Там была парадная дача, от которой шел ступеньками крутой спуск к узкому и длинному озеру, сообщавшемуся в нескольких километрах дальше с большим извилистым, лопастным озером Коконсальми, изобилующим островами. Мы, три брата, с гребцом финном, закатились на целый день на лодке на это озеро для рыбной ловли. В узком озере попадались брату Валерию при нас на английскую удочку с катушкой крупные окуни до 3-х фунтов весом, а в Коконсальми мы все втроем ловили щук, судаков и окуней несколько меньшей величины. Рыба безумно хватала на искусственную приманку ежеминутно, и мы едва успевали вытаскивать ее на английские удочки. Самая крупная рыба попалась мне на большой глубине. Я ее тащил вверх с большим трудом, отдавая временами лесу, чтобы не порвать последнюю при ее сопротивлении, но, не дойдя нескольких метров до поверхности воды, рыбина сорвалась, когда был уже приготовлен [сачок] нашим гребцом для ее подсачивания на поверхности. Судя по характеру сопротивления, это был, вероятно, очень крупный судак, подобный тому, какого выловил перед тем без нас наш финн, который об этом и рассказывал. Кроме этой большой ловли мы вечером ловили как-то на узком озере у дачи на червяков мелких лещей и плотву, причем плотва массами попадалась и на голые крючки. Завернув всю пойманную рыбу в крапиву, я привез ее в Райволу. В Карисальми я нарисобрату Валерию при нас на английскую удочку с катушкой крупные окуни до 3-х фунтов весом, а в Коконсальми мы все втроем ловили щук, судаков и окуней несколько меньшей величины. Рыба безумно хватала на искусственную приманку ежеминутно, и мы едва успевали вытаскивать ее на английские удочки. Самая крупная рыба попалась мне на большой глубине. Я ее тащил вверх с большим трудом, отдавая временами лесу, чтобы не порвать последнюю при ее сопротивлении, но, не дойдя нескольких метров до поверхности воды, рыбина сорвалась, когда был уже приготовлен [сачок] нашим гребцом для ее подсачивания на поверхности. Судя по характеру сопротивления, это был, вероятно, очень крупный судак, подобный тому, какого выловил перед тем без нас наш финн, который об этом и рас сказывал. Кроме этой большой ловли мы вечером ловили как-то на узком озере у дачи на червяков мелких лещей и плотву, причем плотва массами попадалась и на голые крючки. Завернув всю пойманную рыбу в крапиву, я привез ее в Райволу. В Карисальми я нарисовал узкое озеро пастелью и впоследствии подарил свой этюд моей невестке Вере, которая, будучи подростком, через несколько лет позже жила в Карисальми со своими родителями на даче возле той, о которую я упомянул. В другой раз мы поехали всей семьей в гости к Вериной гимназической товарке Сарре Григорьевне Райской, рожденной Щелкиной, в Усикирко, где она жила на собственной даче со своим мужем Дмитрием Павловичем Райским, служившим в канцелярии Государственной Думы, и детьми, ровесниками наших сыновей. У Райских была большая, ими выстроенная дача в довольно безлюдном месте в сторону от железнодорожной станции, в нескольких километрах не доезжая села Усикирко. Там мы и ночевали. В маленькой речке дети Райских вытаскивали на удочки маленьких форелек. Я рисовал пастелью лесные дали высоких песчаных озов. Из полученной Райским газеты я случайно вычитал печальное известие о гибели в горной речке на Алтае нашего старинного приятеля Германа Германовича Петца, ездившего на геологические исследования. Позже в заседании отделения физической географии Географического общества, часть которого была посвящена его памяти, я сделал доклад о нем, помещенный затем в "Известиях". В Райволе я, усердно рисуя пастелью, стал все больше и больше увлекаться изображениями неба. Это всегда самая фантастичная и вместе с тем динамичная часть пейзажа, оказыва- ющая наиболее могучее действие на общее настроение. Что может быть красивее и вместе с тем проще отражения солнечного света в облаках? Оно как-то отрешает в загадочную неведомость от земной поверхности, так же как звездная ночь отрешает в беспредельное пространство Вселенной. Но пространство Вселенной страшно, а тут этого нет. Одним словом, после музыки и художественного слова изображения неба наиболее глубоко западают в душу.

[...]

В 1909 году мы снова жили в Райволе на даче Фишер. В 15 километрах от нее на море в Метцакюле³ была дача А. И. Воейкова, где я его навестил как-то еще в 1907 году, но тогда дача его была сдана на лето, и он жил у своей соседки, вдовы Гарднер, вышедшей когда-то замуж за американца, от которого она имела, кажется, трех, в то время уже взрослых сыновей (один из них бывал на субботах у Ламанских), живших тут же при ней и ею чересчур опекаемых. Вскоре по нашем переезде в Райволу, 31 мая я поехал к Воейкову на извозчике-финне, известном на всю Райволу рекордной быстротой езды и доставившему меня в Метцакюлю в 1 час времени. Воейкова я застал сидящим безо всякого костюма за писанием какой-то работы и едящим сушеные фрукты, которые он извлекал из бумажных неразвернутых мешков, проткнутых просто пальцем в одном месте. Он и мне предложил такую же трапезу, а потом надел свой всегдашний лодан, т. е. суконную крылатку на голое тело и без шляпы. Босиком он пошел со мной гулять на пляж. Там он, пройдя около километра, в присутствии встречных велосипедистов и дам, скинул свой плащ, лег на дюнный песок и предложил мне сделать то же, но я отказался обнажиться, сказав, что я к этому не привык, и просто сел на песок и беседовал с ним. Через некоторое время, снова накинув крылатку, Воейков пошел со мной домой. Нас нагнал некий Шульц, зоолог, товарищ В. В. Ламанского по университету, и обратился с чем-то к Воейкову. В первый и последний раз я видел, как добродушный по природе А. И. необычайно сердито и резко отвечал ему. Очевидно, здесь было что-то принципиальное. Шульц отошел, и мы продолжали путь вдвоем, причем Воейков, по своему обыкновению вынимал апельсины из кармана крылатки, ел их на ходу и угощал меня ими. Он был похож на какого-то древнего мудреца-философа-перипатетика, с лицом и фигурой сократовского типа. Будучи представителем вегетарианского общества и так называемым Naturmensch'ем, А. И. отличался большими чудачествами. В Метцакюле он имел обыкновение рано по утрам нагишом ходить в лес и заниматься там рубкой суши ради физического упражнения. Однажды при этом налетела гроза с мелким градом. Он вбежал в первую попавшуюся финскую баню. Там финские женщины стирали белье, и их не смутил вид нагого человека, но они приняли его за лешего и позвали мужьев, которые пришли с дубьем. Александру Ивановичу стоило больших трудов убедить их в том, что он профессор Воейков, а не леший. [...]

Между Метцакюлей и Райволой, несколько в сторону, есть вековая роща лиственниц, насажанная в XVIII веке в царствование Елизаветы Петровны. Она расположена на той же речке Линдуле, текущей там быстро, порогами. Место очень красивое, служащее для экскурсий и пикников. Мы ее неоднократно посещали. В Райволе по-прежнему была довольно хорошая рыбная ловля. Я один или в компании с приезжавшими статистическими сослуживцами Германом Константиновичем Галкиным, Константином Николаевичем Козьмодемьянским и др. петербургскими знакомыми часто ловил рыбу, а также рисовал пастелью. В небольших озерах, через которые проходит речка Линдула, и в таких же озерах, через которые проходит ее приток речка Патриковка или Патракин-иоки, около заката солнца в хорошую погоду ловилось на удочки с катушками очень много мелких щук, в меньшем количестве они попадались и в самих этих речках. Как-то раз наш 9-летний Володя, ловя рыбу с мостков около лодки, поскользнулся и упал в воду, и я его вытащил за плечи. В другой раз я ловил один рыбу с тех же мостков, и в это время какой-то инженер прикатил по реке на парусах в гости к дачникам, жившим во втором этаже дачи Фишер над вдовой Орановской. С разбега лодка его наткнулась на мель и на моих глазах кувырнулась вместе с ним, и он, весь мокрый с головы до ног, пошел на большую дачу поздравлять кого-то с именинами. Приезжавший к нам С. В. Ламанский играл в Райвольском театре с какой-то своей знакомой актрисой-любительницей пьесу "Губернская Клеопатра", и мы с Верой ходили его смотреть. В другой раз мы видели там "Дни нашей жизни" Леонида Андреева. Затем мы с Верой и детьми ездили к брату Валерию и его семье в Тиурупиеми (близ пансиона Рауха) на озере Сайме. Оттуда я с братом ездил вечером в Ситолу, и мы снова удили там на двух челноках, управляемых Анти и Матти. Сначала попадались мелкие хариусы и "форели", т. е. строго говоря, мелкие лососки, а потом, когда совсем стемнело, у меня хватила крупная рыба, и Анти уверенно сказал, по характеру колебаний конца удилища, "лакс". Я стал его тащить, но он, не выходя на водную поверхность, через некоторое время сорвался. Потом мы с братом переменились гребцами, и у меня был Матти. Я выловил подряд двух крупных так называемых "форелей", а в сущности лососей больше 3 фунтов весу каждая, и Матти их подсачивал и снимал с крючка при свете электрического фонарика. После этого я заметил, что брат Валерий близ противуположного берега Вуоксы вместе с Анти возится над чем-то. Оказалось, что он поймал лосося около 10 фунтов весом, которого потом и подарил мне, так что мы вернулись в Райволу с большим рыбным запасом, завер- нутым в крапиву. Кроме того, мы ездили в Тиурупиеми на моторной лодке брата Валерия по Сайменскому озеру. Интересно было смотреть, как перед носом лодки, во время ее хода, выскакивали из воды сиги.

В Райволе мы очень увлекались игрою в волан. Как-то, когда я из Райволы ездил на службу в Петербург, Вера поручила мне, между прочим, купить 10 фунтов сахарного песку. Я исполнил поручение, но, когда ехал на извозчике со станции на дачу Фишер, не заметил, как мешок с сахаром прорвался, и я посыпал всю пятикилометровую дорогу сахаром, при- везя всего фунта три. В этом году у наших детей, вместо недолго служившей у нас молодой бонны эстонки Берты Густавовны, добровольно ушедшей худенькой блондинки, была новая бонна полунемка-полулатышка Ида Карловна Штегман, родом из Либавы, темноволосая шатенка. Рекомендовала нам ее Ю. П. Преснякова, у хороших знакомых которой, поляков Копанских, она перед тем жила. Она оказалась очень преданным и верным человеком и впоследствии сделалась постоянным членом нашей семьи. Кухаркой была прежняя Ирина, с которой под конец нашего пребывания в Райволе приключился легкий удар, но от него она очень быстро оправилась. Под конец лета у нас некоторое время гостили Шмидты и приехавшая из Ростова-на-Дону знакомая Веры Марья Александровна Вейнрейх. При них в начале сентября как-то случилась днем сильнейшая гроза с шаровидной молнией. Элеонора Германовна и Марья Александровна ревновали друг к другу Веру.

[...]

Лето 1910 года мы снова проводили в Райволе. Вместо Ирины у нас была новая кухарка Татьяна, очень хорошо готовившая, но пьяница, которая перед нашим отъездом на дачу напилась и, приехав в Райволу на дачу Фишер, сразу пришла в лирический восторг от природы: она громко, нараспев обращалась к ней перед стеной леса так: "Соловушки вы мои миленькие, кукушечка ты моя душечка" и т. д. Володя и Роман перефразировали тогда известное стихотворение Тредьяковского "Фортепиано" "Стоит древесно, к стене примкнуто, быв пальцем ткнуто звучит прелестно" так: "Стоит Татьяна к стене примкнута, быв пальцем ткнута, валится пьяна". Брат Измаил со своей семьей поселился в Келломяках. Мы посещали изредка друг друга. Помню, как мы с ним ходили оттуда пешком на реку Сестру, где при нас какой-то финн вытащил на удочку огромную щуку. Нас в Райволе посетили мой брат Дмитрий, а под конец лета В. И. Ламанский с О. В. Покровской, которая заменила при нем вышедшую замуж Настю. Когда я бродил за грибами по лесам в Райволе, меня все более и более стала занимать идея правильного районирования Русской равнины по признакам форм поверхности, т. е. геоморфологическим, которая у меня потом вылилась в работу "Типы местностей Европейской России и Кавказа", напечатанную в 1915 году. Из Райволы мы как-то ездили на Питкеярви⁴, где была в то время санатория для туберкулезных (в ней лечилась будущая жена моего племянника Михаила Дмитриевича Эми Парланд, но во время нашей поездки ее там не было). Это узкое, длинное озеро, тянущееся с запада на восток и с севера прикрытое высокой, лесистой ледниковой (озовой) грядой, круто спускающейся к озеру и отлично защищающей его побережья от холодных ветров. Это превосходное место для дач и санаторий по такому своему географическому положению. На берегу Питкеярви мы встретили Н. Я. Цингера, проживавшего там на даче и не могшего нахвалиться местностью.

[...]

1. Ныне Первомайское
2. См. подробнее о смерти ген. Орановского в Выборге
3. Ныне Молодежное
4. Озеро Долгое