Источник: Карин Смирнова. Из воспоминаний. - Театр, №5, 1993.

<...>Весной, насколько я помню, Владимир писал: летом – была светлая ночь, - вскоре после смерти отца – до нашего отъезда в Ловису, Пестовский пригласил нас в Териоки. Там группа артистов (частично любителей) и писателей поселилась на лето в большой, очень запущенной «даче», почти без мебели и гардин, с грязными обоями, скудно обставленной плохими железными кроватями, комодами и случайно собранными разными стульями. Там они хотели чествовать Стринберга, устроив вечер его памяти.

Мы приехали дневным поездом под вечер, и нас сразу окружили любезные, но очень молчаливые и почтительные молодые артисты. Они, видимо, сомневались, выражать ли нам соболезнование или нет, и потому только бормотали что-то невнятное и пожимали нам руки. Дольше всех с нами оставался Александр Блок, остальные вскоре удалились на дачу, предварительно заверив нам, что Блок – этот тот поэт, Блок, которым они восхищаются. Блок писал «символически», как это тогда называлось.

Вскоре нас провели в зал, где была устроена импровизированная сцена. Там должны были сыграть какой-то акт из драмы «Виновны – невиновны?», помнится, сцену на скамейке в парке². Все было на русский лад. (Жена Блока была актрисой, она исполняла главную роль). Перед началом представления вступительное слово о Стриндберге произнес Пяст. Он стоял за столом, покрытым черной бархатной скатертью, свисавшей до самого пола, на столе горели две восковые свечи, совсем в стиле Германа Банга. Затем было прочитано стихотворение Блока о Стриндберге³, и началось представление. Когда оно кончилось, нас подвели к черно-белому, поясному «кубистскому» портрету Стриндберга с треугольным носом, четырехугольными щеками и тому подобное. (Художник делал его, как нам показалось, исходя из картины Рикарда Берга). Я сдерживала смех, а Владимир, не находя других слов, из вежливости повторял: «Очень интересно, очень интересно!»⁴, и мне было еще труднее сдерживать смех, тем более, что нас снова окружили молчаливые артисты, глядевшие на нас в ожидании... Блок (им тогда восхищались «декаденты», после первой революции его еще больше возвеличивали революционеры; он умер в 1920- м или 1921 году), заметив наше недоумение и непонимание, объяснил, что перед нами не портрет в собственном смысле этого понятия, а... и так далее. Но глядя на большие, круглые, угольно-черные глаза папы, смотревшие на нас из всех трех- и четырехугольников, я не могла сосредоточиться на его «символическом объяснении».

Думаю, что нас угощали чаем из самовара. Одна из артисток показала нам места, где нам предстояло спать, и больше мы не слышали ни слова от всей компании. Стеснялись и они и мы сами. На следующее утро, очень рано, мы кое-как умылись холодной водой из кувшинов и утерлись своими носовыми платками – полотенца, висевшие на гвоздях, были несвежие⁵.

Поезд из Петербурга в Гельсингфорс проходил Териоки около восьми утра, если не ошибаюсь. Попрощаться с нами никто не явился, ни чаю, ничего: во всем доме тишина. Все спали.

И мы просто-напросто отправились на станцию, выпили там наш утренний кофе с булочкой. Пришел поезд, и мы в смущении поехали домой.

Общество, в котором мы оказались, в какой-то, причем немалой, степени напоминало группу революционной молодежи из тургеневской «Нови».

1. Карин Смирнова - дочь Августа Стриндберга.
2. Ошибка автора: был сыгран весь спектакль, а Л. Д. Блок играла роль жены Мориса - Жанны.
3. Стихотворение "Женщина".
4. Ср. с воспоминаниями Пяста:

   "Что портрет был замечательный, доказывает мнение самой дочери Августа Стриндберга и, столь строгого к пиетету по отношению к памяти покойного, В.М. Смирнова. Они нашли портрет не только очень схожим, но едва ли не лучшим, чем все известные им портреты".

5. Ср. с воспоминаниями Пяста:

   "Пришлось, в посрамление хозяевам, удовольствоваться снабжением рожков вешалки лишь тремя свежевыглаженными полотенцами. Правда, была некоторая «компенсация» в том, что одно из этих полотенец было длиннейшее и широчайшее, чудесного беленого льна, с красными обширными вышивками по обоим зубчатым краям..."